Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская - Страница 57

Какой-то чОртов ступор.

Вертится на кончике пера сплошное: «Довожу до вашего сведения, что…»

Тьфу ты, huoruus какое! Совсем ты, Володинька, отупел и запсовел в этой своей лаппеенрантской гарнизонной глуши. Ох… Как я себя назвал-то?!.. Какой я вам Владимир Русских?! С января 1918 года я гордо именуюсь Юсси Суомолайнен! С этих самых пор я финн. Просто финн. Припал, так сказать, к историческим корням.

Ага, вот и традиция соблюдена!.. В классическом произведении главный герой на первой же странице (а лучше, в первой же строке!) представляется дорогому читателю. «Меня зовут Измаил…» — это я цитирую замечательный роман Мелвилла «Белый Кит, или Моби Дик», который я читал в госпитале. О странствиях, опасных и долгих, в погоне за загадочным олицетворением зла — Белым Китом. Что интересно, кита всё-таки настигли, на свою же голову.

Так вот: меня зовут НЕ Измаил. Меня нынче зовут мародер.

Кто не в курсе, так Брокгауз и Эфрон вам разъяснят: «М. (от фр. — marauder— мошенник) — лицо, занимающееся мародерством.»

И, пониже: «М. — незаконное присвоение чужого имущества в атмосфере безнаказанности, обычно в бедственных ситуациях— например, во время природных катастроф или боевых действий.»

А то, что было вчера? Что это вообще было такое?

Уж никак не похоже на боевые действия! Скорее, катастрофа…

… В тот скорбный час я мирно сидел в старинном, горячо любимом хельсинскими студентами за уют и особую дешевизну кафе «Тётушки Кайсы Вадллунд», что на Kaisaniemi puisto, аккурат возле самого Железнодорожного вокзала.

До моего поезда оставался почти час, вернее, пятьдесят три минуты сорок шесть секунд. Почему так точно? Так ведь война… График движения на Suomen Rautatiet по такому случаю выдерживался неукоснительно! И вправду, попробуй только нарушь. У нас тут не Советская Россия, у нас особо не забалуешь.

На вокзале я оставаться не захотел. Потому что в залах ожидания всех трех классов было хоть топор вешай, такое стояло густое амбре. После того, как в нашу несчастную «семерку» во время русского артобстрела набилось прятаться более ста человек, и элементарно стал кончаться воздух, (Наверное, в нем значительно повысилось содержание углекислого газа? Прим. Редактора) я теперь испытываю острые приступы клаустрофобии (Боязнь замкнутых пространств. И, от себя добавлю, он еще и нас боится. Гомофоб, короче говоря. Прим. Редактора). Разлюбил я что-то большие скопления народу в тесных помещениях. А если сказать прямо, то никогда и не любил.

Подсчитав свои возможные депансы, я заказал себе только маленькую чашечку кофе с молоком…

Впрочем, здешнего официанта скромный размер моего заказа вовсе, к счастью, не смутил! Это на «Эспланаде» на меня посмотрели бы как на последнего pylly, да что там! несмотря на мои офицерские погоны, меня там и на порог вряд ли пустили бы! Знай, чернь, своё место. Еще, чего доброго, возьму и занесу своих окопных вшей в шелковые наряды «чистой» публики.

Нет, здесь хорошо. Любой недостаточный студиозус тут может спросить стакан холодной воды (подается бесплатно!) и потом целый день сидеть за столиком, готовиться к экзамену.

Кстати говоря, такая политика дирекции кафе себя полностью окупает.

Во-первых, резко увеличивается посещаемость (лучше двадцать заказов по двугривенному, чем один заказ на три рубля!). А во-вторых, это кафе частенько посещают и состоятельные господа (как мучимые ностальгией о веселом студенческом прошлом, так и мечтающие «подснять» юную и свежую провинциальную студенточку, желающую нехитрым способом изыскать средства на оплату съемной квартирки. Кстати, не факт, что получившая в качестве аванса пару шведских крон ушлая красотка их действительно отработает. Тут таких называют «dinamo»!)

А вот, кстати, и одна из них…

К моему столику вихляющей робко-рязвязанной походкой приближается юная особа, раскрашенная, как краснокожый ирокез на тропе войны. Надо полагать, залезла без спросу в мамин туалетный столик и причинила последнему немалый урон.

— Скажите, господин офицер, а у вас спичек для меня не найдется? — совершенно оригинально завязала она разговор.

— Не-а.

— А почему? — обиженно захлопала барышня своими совершенно коровьими ресницами.

— И сам не курю, и тебе не дам! Потому, что зубки у тебя, моя дорогая, будут от курения желтые-прежелтые, как у ведьмы, старухи Лоухи! А ещё, я не люблю целоваться с курящими девушками! Фу, как пепельницу облизываешь!

— А мы что, будем целоваться? — оторопела барышня.

— А ка-а-акже! И очень даже скоро.

На круглые щечки девушки взошел нежный румянец, видный даже сквозь толстый слой штукатурки:

— Я с кем попало… ой! с незнакомыми дядями не целуюсь! То есть, я так скоро не целуюсь…

— А не скоро и не получится! Уезжаю я, милая барышня.

— На фронт? — она прижала ладошки с своим щекам.

— Да что ты, глупенькая! В Сарканниеми я еду, на лыжах побегать. Поехали со мной? Сходим в «Долину Мумми-Троллей», в парке Тампере на русских горках покатаемся…

— Вы шутите, да? — обиженно спросила девушка. И утвердительно сама же и ответила: — Вы шутите. Вы только что из госпиталя, и снова едете воевать…

— С чего ты так решила?

— Да от вас же запах… ой, извините, не хотела вас обидеть! Пожалуйста, не сердитесь на меня… от вас не запах, а… я не знаю, как это сказать! Застарелая засохшая кровь, гной, боль, тоска… вот чем от вас пахнет.

— Ты-то откуда…, — оторопел я.

— А у меня мама в госпитале работает. Когда она приходит «с суток», от неё вот так же… пахнет смертью.