Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская - Страница 56

С этими словами Лацис абсолютно бесшумно, как лесной дух, прямо-таки просочился среди густых елок… Я сторожко поспевал за ним.

Как оказалось, Лацис дул на воду, параноик…

В медсанбате приветливо горел свет аккомуляторных лампочек, дымились трубы печек в больших брезентовых палатках, и все было мирно и тихо…

Вот и собачка. Висит, наколотая животом, на сломанной березовой ветке…

Отшвырнув лыжи, я бросился бежать. И как последний безумец, кидался из одной палатки залитой кровью до белого сатинового потолка, в другую. Такую же…

Когда Лацис, обежавший вокруг мертвого лагеря, нашел меня, я сидел возле Наташи и, ласково поглаживая её голову одной ладонью, мерно грыз вторую. Чтобы не кричать.

Арвид быстро огляделся, поднял что-то с брезентового пола… красное, упругое…

— Матку ей вырвали и грызли., — холодно и деловито пояснил мне он.

— Зачем? — мертво спросил я.

— Финны. — пожал плечами чекист. (Грязная пропаганда? Прим. Редактора) (Мы не можем отвечать за отдельные, достойные сожаления эксцессы. Причем допущенные не героической Suomen armeija, а грязными мясниками из SS. Прим. Переводчика)

… Арвид собирался не то что неторопливо, но и даже медленно, как-то очень по — латышски, основательно.

— Значит, дневник и документы Вы, Владимир Иванович, отвезете на Литейный.

— Арвид, может я с тобой? — с безнадежной тоской спросил я.

— Куда Вам, голубчик! Вы для него словно будете гиря на ногах, уж не обижайтесь за прямоту! — возразил мне подполковник Вершинин.

— Абсолютно верно…, хором заметили оба Сани, который инженер и который сапер.

— А ты вот лучше нашу пушку почини! — резонно заметил мне странно помолодевший Петрович.

— Ну, я пошел. Не скучайте тут без меня, дай Бог, вернусь…, — сказал Лацис.

Но Бог не дал.

(Через месяц патруль егерей обнаружил старое охотничье зимовье, до потолка забрызганное замерзшей кровью. В нем вповалку лежали четырнадцать заледеневших трупов в изорванной штатской одежде финского и шведского покроя, с кокардами SS и один труп в русской военной форме. Кто был этот человек, мы тогда не знали. Прим. Переводчика).

Тут заканчивается история Отдельной экспериментальной батареи и начинается сага о «Aavetykki», она же: Пушка-призрак, Карельский Скульптор и Красный Лесоруб.

Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,
Идем мы в смертный бой за честь родной страны.
Пылают города, охваченные дымом,
Гремит в седых лесах суровый бог войны.
Артиллеристы, Сталин дал приказ!
Артиллеристы, зовет Отчизна нас!
Из сотен тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину — огонь! Огонь!

Часть вторая

«Как в жерновах,
Меж двух миров, меж двух народов…»

Финский поэт Эйно Лейно.

«Война — это травматическая эпидемия, осложненная массовым безумием её участников.»

Русский хирург Пирогов.

1

Синяя тетрадь.

Солидный, дорогой ежедневник престижной марки «ТМ BRUNNEN», изготовленный в столице Баварии Мюнхене старейшим производителем канцелярских товаров Baier & Schneider Gmbh & Co.

Слева, на форзаце, проступают неразборчивые карандашные строки:

Нас было много на челне…
Иные парус напрягали,
Другие дружно упирали
В глубь мощны весла. В тишине
На руль склонясь, наш кормщик умный
В молчаньи правил грузный чёлн;
А я — беспечной веры полн —
Пловцам я пел…. Вдруг лоно волн
Измял с налету вихорь шумный….
Погиб и кормщик и пловец! —
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою…

На первой странице — начинается бисерный, аккуратный текст совсем другим почерком, нежели на форзаце, поначалу выполненный, как видно, очень хорошей и дорогой самопишущей ручкой. (По мнению нашего консультанта, профессора Яалло Суурманенна, стиль письма весьма своеобразный; наблюдаются непоследовательность и несвязность в изложении, доходящие иногда до полной бессвязности. Основная причина непоследовательности автора заключается, как видно, в быстроте течения идей, быстрой смене представлений, заставляющих делать пропуски, резкие переходы от одного к другому, что и вызывает нарушение логической связи повествования. Чем сильнее возбуждение, тем резче выступает спутанность и бессвязность. Следует отметить, что возбуждение весьма нарастает к концу рукописи. В целом следует сделать вывод, что автор текста при его написании находился в остром маниакально-депрессивном состоянии. Прим. Редактора).

Проба пера. Проба пера. Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять. Принесли его домой, оказалось — он живой. Ну, да. Оказалось, что живой. Хотя и не вполне.

Доктор Суурманен сказал: возьмите лист бумаги и пишите. Что писать? — спросил его я. Да что хотите! — ответил он. — Откройте поток своего сознания…

Ага. Как раз откроешь, туда сразу и набросают всякого… Как там у Гоголя Городничий жаловался: стоит только поставить новый забор!

Вот, хорошая идея. А не начать ли мне писать по Русски? Во всяком случае, будет меньше любопытных взоров.

Вот.

Пишу.

То есть сижу и тупо смотрю на голубоватый, с водяными знаками лист дорогой вещицы, которая мне явно не по моему дырявому карману. В голове и сердце моём так много, много всего… А как захочешь хоть слово написать, так и шабаш.