Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская - Страница 7

Показав на вахте свой пропуск очень милой женщине с добрым крестьянским лицом, одетой в серую вохровскую гимнастерку и вооруженной только помятым медным чайником, из которого она, не особо обращая на нас внимания, старательно наливала кирпичного цвета чай в граненый, мутного стекла стакан, я в сопровождении моего Вергилия вступил под высокие своды Крестов.

Однако, против ожидания, Лацис свернул не налево, к «сборке» и «вокзалу», а по длинной, с синими кафельными плитками на стенах галерее довел меня до высоченной, от гранитных плит пола до самого потолка, решетки, преграждавшей, как я понял, выход во внутренний двор.

Стоящий у решетки часовой — на этот раз с винтовкой, с примкнутым трехгранным клинком, отдал нам честь, внимательно обшарив цепким взглядом не только меня, но и моего спутника. Причем удостоверение Лациса он изучал даже пристальней, чем мой паспорт.

Лязгнув, за нашими спинами закрылась дверь в галерею. Перед нами у выхода наружу вновь стоял часовой, на этот раз в «богатырке» с опущенными клапанами, застегнутыми на шее. Наколов мой пропуск на острие штыка, он пропустил нас мимо себя…

Что это за новации такие? — удивился я. Потому что тюремный двор, который я за время следствия частенько наблюдал из окон коридора, пересекала высокая стена из плотно, без единой щелки, пригнанных друг к другу заостренных сверху деревянных плах … В моё время её не было!

Из-за забора доносился странный механический рокот, как будто здесь (в Крестах?!) запускали аэропланный мотор…

Перед калиткой, обочь которой стоял покрашенный в уставной цвет грибок часового, под которым возвышался боец в роскошном тулупе, чекист доверительно взял меня за рукав:

— Владимир Иванович, Вы человек взрослый, засиженный… так что я Вам особо и напоминать ничего и не стану, но, всё же…

— Уже.

— Что «уже»?

— Я уже ничего не вижу, не слышу, да и вообще — меня здесь нет и никогда не было! А если я где и был, то в этот момент спал.

— Н-ну ладно…однако подписку я с Вас все же возьму, не возражаете? В рабочем порядке…

— С меня уже брали, когда я на «большую зону» (то есть на коммунистическую «свободу». Прим. Переводчика) из «зоны малой» выходил.

— Да о чем же?

— Все о том же. Я ничего не видел, не слышал…

Лацис пренебрежительно махнул рукой:

— Да что Вы могли видеть-то? У Вас же была совсем жалкая литерка, СОЭ (Социально-опасный элемент. По ней подвергались репрессиям представители паразитических классов, враги трудового народа, такие как, например, проститутки, тем не менее, не представлявшие никакой опасности для большевиков. Прим. Переводчика), всего-то три годика… Небось, весь срок на одной ножке простояли?

— Ага, примерно так, гражданин начальник, всё и было…

…Когда нас глубокой осенью пинками и прикладами высадили из телячьих вагонов на станции Кемь Кировской железной дороги (несколько серых, исхлестанных злыми ветрами «финских» домиков посреди уходящей к горизонту унылой холмистой лесотундры, над которой тяжело висели набрякшие ледяным дождем свинцово — серые тучи), моя левая нога, обутая в когда-то щегольскую теннисную туфлю, мигом по щиколотку провалилась в набрякший ржавой водой мох… Её мгновенно охватил свирепый ледяной капкан, вырывая из которого ногу левую, я мгновенно провалился в огненно-ледяную яму ногой правой, но зато по колено…Причем эту ногу я вытащил из ямы уже босой — в одном рваном на пятке носке. Туфлю же с утробным чавканьем засосала ледяная, серая глина.

Увы, достать утопшую туфлю я не сумел — потому что на мою согнутую спину тут же обрушился окованный приклад карабина.

Свой же брат, зека (Заключенный каналоармеец. Каторжников в СССР нет. Прим. Переводчика) зека-«самоохранец», одетый в черный лагерный бушлат с красной повязкой на рукаве, с видимым удовольствием отрабатывал свою «сучью» пайку. Действительно, это же не балансы катать! (Баланс — это оцилиндрованное бревно, поставляемое из Совдепии на экспорт в страны демократии и тоталитарную Германию. Прим. Переводчика). Все легче…вообще, я заметил, что чем лагерная работа грязнее, тем она физически легче. Вот, например, что легче поднять — лопату дерьма или лопату гранитного щебня? Вот то-то и оно. Впрочем, я всегда выбирал щебень.

Но, тогда нам размышлять о высоком особо не дали. Выстроив нас возле путей, начальник конвоя, тоже зека, но социально-близкий, из репрессированных за излишнюю жестокость гепеушников, доходчиво пояснил, проведя первую, ставшую потом традиционной, санацию (это когда «бугор» идет вдоль строя, и каждому десятому без злобы, просто чисто для порядка, врезает, пуская кровь, по сопатке черной кожаной перчаткой, в которой зашита свинцовая гирька) что здесь власть уже не Советская, а Соловецкая!

Потом нас бегом погнали по усыпанной серым диабазовым гравием «Виа долороза» (улице Электрификации. Прим. Переводчика) к серевшему за оплывшими, как погасшие поминальные свечи, серыми холмами ледяному морю, где уже дымил тонкой трубой современный челн Харона, темно-серый пароход из островной флотилии с характерным именем «Глеб Бокий» (Известный чекист, сведения о котором исчезли из советской печати с середины тридцатых годов. Прим. Переводчика).

А пока нас по одному пересчитывали, шмонали и загоняли в трюм, предварительно для бодрости хорошенько оттрюмив (Слово неясно. Прим. Переводчика) самыми настоящими дрынами, остальные, ожидая своей очереди на посеревшем от горя и злых слез дощатом причале, по приказу начальника конвоя, чтобы ему пусто было… Да. Стояли. На одной ножке, ага… А кто уставшую ногу опускал, тот мгновенно имел все основания об этом пожалеть.