Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская - Страница 44

Вот, Владимир Иванович! И как же такую славную песню можно не любить? — резюмировал подполковник, отложив гитару.

— Да! Песня Ваша, действительно, славная… Только кажется мне, что кто-то из авторов ДРУГОГО варианта бессовестный плагиатор! (Автор совдеповских стихов Алымов, якобы автор музыки Александров. На самом деле, первоначальным источником вообще была «Песня сибирских стрелков»! Прим. Переводчика).

— Да бросьте Вы! Нашли из-за чего печалиться… Не надо, приятель, о песне тужить! Тем более, рано или поздно, кто-нибудь из молодых заинтересуется историей, найдет идентичные слова…Вспомнит нас, стариков…

— Извините, Александр Игнатьевич, вот Вы всё о себе говорите: старик, старик… А сколько Вам, простите, лет? — осторожно спросил я.

— Да мы с Петровичем одного поля ягоды… Ровесники!

Признание Вершинина меня просто поразило! Ну, я, конечно, понимал, что он малость меня постарше, но… Настолько старше! И как сравнить изработанного, худущего, с испитым лицом со впалыми серыми щеками Ивана Петровича и нашего бодрого, крепкого, молодцеватого, энергичного комбата…

— А это все потому, что Александр Игнатьевич за всю евонную жизнь ничего тяжелее ху… револьвера в руках не держал! — проворчал как бы себе под нос старшина.

— Нет, Иван Петрович! Это все от того, что я не курю-с, занимаюсь каждый день гимнастикой Мюллера и вообще веду регулярный, здоровый образ жизни!

— Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет! — мгновенно парировал Петрович.

— И кстати, о регулярности! Война войной, а обед по распорядку дня! Петрович, где там наш юный друг?

— Так што бегает кругами по полю, резвится… прячет свою мину, а потом снова находит!

— Генунг! Хватит ему бегать… Зовите всех к столу…

… Забавно все-таки наблюдать, как человек ест.

Вот Вершинин: подносит ложку ко рту изящно и красиво, как на великосветском рауте (хотя он родом из самого простого питерского служивого Отечеству люда; его дед вообще из нижних чинов всего только за каких-нибудь тридцать лет выслужил себе на погибельном Кавказе офицерские погоны).

Торопясь и обжигаясь, глотает пшенку с мясом новенький лейтенант, будто боясь, что сейчас её у него отнимут. Либо мало кормленный, либо по жизни такой торопыга.

По-бюргерски аккуратно и основательно, кажется, не просто ест, а именно что принимает необходимую организму пишу Ройзман, будто совершая предписанную герром доктором важную гигиеническую процедуру.

Мрачно уминает кашу Петрович, будто врага убивает…

Господи, что мне в голову ерунда какая-то всё лезет-то… Понятно что! Все, что попало… Стараешься думать про все, что угодно. Только не про завтрашний день. А что про него думать? Думай, не думай. Как уж будет, так уж и будет.

Убьют ведь меня завтра.

Ну и убьют.

Ну и…

И хер бы с ним.

— Товарищ лейтенант, еще кашки? — ласково, так, что мурашки по телу пробежали, холодно посверкивая стальным зубом, спросил старшина.

— Э-э-э… спасибо, я уж… сыт…

— А то съели бы еще, все равно выбрасывать…

— Петрович, угомонись… Скажите, Вас звать — то как?

— Саня… извините, лейтенант Петров! («Господи, опять Саня!»-грустно подумалось мне).

— Александр, а по батюшке…

— Иванович… но можно просто…

— Александр Иванович, а кем Вы до войны были?

— Студентом… Но вы не думайте! Я на курсах вневойсковой подготовки учился!

— А, на курсах… И долго?

— Три месяца, а затем в тюрьме сидел…

— В тюрьме, скажите пожалуйста… да за что же? Улицу перешли в неположенном месте?

Лейтенант гордо выпрямился и стал походить на того петушка из политического анекдота, который гордо заявил: «А я — политический террорист! Я пионерку в задницу клюнул!»:

— Я основал Русскую фашистскую партию!

— Какую-какую партию?! — недобро прищурился нацист Ройзман.

— Русскую…, — на лейтенанта было жалко смотреть…

— М-да-с. Господа, поздравляю вас! Теперь в нашем ковчеге действительно всякой твари по паре… И что же, у вас и программа была, и устав? И взносы членские? — язвительно осведомился подполковник.

— Программа была! «За единую и неделимую Россию! Слава Великому Февралю!»

— Опа! Почто же обязательно февралю? И какому именно? — округлил глаза старшина.

— Февралю семнадцатого! Когда воссияли идеалы Свободы! Вот помните, как в стихах Леонида Канегиссера: (Эсер, убийца видного чекиста Урицкого. Прим переводчика)

«На солнце, сверкая штыками —
Пехота. За ней, в глубине
Донцы-казаки. Пред полками
Керенский на белом коне.
Он поднял усталые веки,
Он речь говорит. Тишина.
О, голос! Запомнить навеки:
Россия. Свобода. Война.
И если, шатаясь от боли,
К тебе припаду я, о, мать,
И буду в покинутом поле
С простреленной грудью лежать,
Тогда у блаженного входа
В предсмертном и радостном сне,
Я вспомню: Россия! Свобода!
Керенский на белом коне…»

— Браво, юноша! — вежливо похлопал Вершинин. — Но говорю Вам честно и откровенно: за что я искренне уважаю большевиков, чтоб им в аду гореть, так это за то, что они этому фигляру хорошенько дали пинка под зад!

— Нет, а почему Ваша партия Русская? — не унимался обер-лейтенант.

— Потому, что Россия для Русских! — поднял вверх палец фашист Саня.

— А! А как же татары, малороссы, белороссы и всякая прочая, извините, мордва? — удивился я.

— Они могут основать свои, независимые национальные государства…