Бином Ньютона, или Красные и Белые. Ленинградская - Страница 33

Рассматривавший карту Лацис потом еще очень подивился:

— Товарищ Кирдяшкин! А откуда ВЫ САМИ-то финский язык знаете?

— Товарищ майор, да я же урожденный мокшень, ну, то есть по-вашему буду мордвин!

— И что?

— У белофиннов ведь язык очень на наш, мордовский, похожий! Ну, вроде как украинский или белорусский на великорусский! По крайней мере, понять их мне было не особо сложно…

— Похожий язык, значит? Ну-ну…, — недоверчиво хмыкнул чекист.

Короче, «ложечки нашлись, а осадок-то на душе остался»…

Через час довольный Лацис убыл в Ленинград, наказав нам без него не скучать и заниматься боевой подготовкой. Вместе с ним наш обер-лейтенант в специально не заклеенном конверте, дабы согласовать текст с советским цензором, отправил в свое консульство донесение, о своих первых наблюдениях, собственноручно написанное им на двадцати четырех страницах убористым почерком.

Стрелять, понятно, мы пока не могли. Ну, чертов сальник мы из ЗИПа заменили, однако доверия к нему уже не было! Хватит на пяток выстрелов, а дальше что?

Так что, развернув «Наташу» раком, то есть переведя её из походного в боевое положение, КОВ Саня, страшно переживающий, что эта война может закончиться без него, стал зверски гонять вверенный ему личный состав. Лязг затвора и истошные вопли: «Я СКАЗАЛ, СО ЗВОНОМ!!» (Снаряд в камору для создания должной обтюрации резко досылается до соприкосновения его медного ведущего пояска с идущим по стволу орудия нарезом, чтобы «закусило», от чего раздается характерный звон. Вот не пойму, как русские потом снаряд вынимали из ствола? Прим. переводчика) скоро распугали всех окрестных ворон.

Я же занялся обучением моих разведчиков. Суровые лесные мужики на удивление быстро схватывали науку обращения с артиллерийскими угломерными приборами.

Вершинин в компании замполита Ройзмана, взяв сани, решительно направился на мародерку, то есть в тылы. При этом комбат, изображая отца русского НКВД и лицо, особо приближенное к Лаврентию Павловичу Берии, только сердито хмурился и раздувал грозно щеки.

Результатом их рейда стала добыча подшитых коричневой кожей серых новеньких валенок, крытых белым брезентом полушубков, меховых жилетов и зимних финских шапок, причем все это сокровище не лежало, а пошло валялось огромнейшими грудами возле станционных пакгаузов прямо на снегу…Да что там! Наши обозные лошадки скользили и падали, а камрад Ройзман, с энергией, присущей его племени, мгновенно надыбал где-то из-под снега целые связки зимних подков, с шипами, бесцельно сваленные прямо под откос железнодорожного полотна. Видимо, чтобы освободить вагоны…

Вообще, наш товарищ Ройзман проявлял недюженную старательность! Своими силами он в одной из землянок оборудовал уголок пропаганды, где рядком разместил очень похожие на оригиналы портреты товарищей Молотова и Сталина, камрада Геринга и еще одного незнакомого мне толстомордого, угрюмого типа, чисто уголовной наружности, названного им партайгеноссе Борманом.

Под портретами он ежедневно стал вывешивать рукописную Kampf Zeitung, с самолично нарисованными карандашом портретами отличившихся бойцов. Портреты все как один являли собой образец героического арийского, чисто нордического воина в немецких касках образца Империалистической войны. Особенно умиляло, если такой арийский воин носил фамилию Биллялитдинов… Однако бойцам эти портреты тем не менее очень нравились. Просили рисовать ещё.

А у себя в землянке, которую он делил со мной и Саней, на бревенчатой стенке он прилепил фотографию одной старушки, от роду лет этак тридцати, весьма легко одетой. Из одежды на старушке были только пляжные шлепанцы и большие солнечные очки.

— Это моя eine alte Tante, Anna! — пояснил он. — Она специально подарила мне своё фото, сказав: мой милый племянничек! Может, твои боевые камераден, смотря на него в мокром окопе долгими холодными вечерами, вдруг захотят посетить во время своего отпуска старую, больную, одинокую, разведенную женщину? Приму их всех совершенно бесплатно, питание и проживание за мой счет! Но только не более трех одновременно…Я-то их выдержу! А вот моя кровать, вряд ли.

… Я аккуратно вычерчивал схему ориентиров, когда в землянку вдруг ворвался встревоженный Ройзман и истошно заорал:

— Ахтунг!! Форгезетцен ин дер Люфт!! (Странные люди эти немцы! Вот я прошлым летом ездил со своим мужем в Гамбург. И только мы с ним зашли в турецкую баню, где отмывали морскую соль курсантики с «Георга Фока», такие молоденькие-молоденькие лапочки, так бы и ухватил бы их за сладкие попочки! — как один из них, увидев нас с мужем, тоже заорал: «Ахтунг!! Цвай «ахтунг» ин дер баде!» Странно, да? Наверное, это какой-то немецкий национальный обычай, ахтунг! кричать. Прим. Редактора) (Вот педераст. Прим. Переводчика).

Выскочив на свет Божий, я увидел маленький краснозвездный подкосный моноплан, который планировал на нашу поляну.

— Это наш «Физелер-Шторьх»! — авторитетно произнес Ройзман. — На нем только большое начальство летает!

— Нет, это наш советский «ОКА-38»! — не согласился с ним Саня. — Но да, скорее всего, это начальство…

Так и оказалось.

… Подпрыгивая лыжами по свежевыпавшему снежку, самолетик, подняв пропеллером тучу снежной пыли, подкатился почти к самому штабному блиндажу.

Подполковник Вершинин, придерживая одной рукой финскую шапку с собственноручно им нашитой на ней красной пентаграммой («А то еще ненароком, свои же, красные, подстрелят, черти драповые!») отправился встречать незваных гостей.